Оскар кипел от ярости. Осколки стекла осыпались на пол, разбитый экран мерцал, но голос с него продолжал звучать. Руководитель европейского отдела CyberLife что-то говорил о новых мерах по урегулированию прав андроидов, но для Оскара это были пустые слова.
— Смотри мне в глаза, — процедил он сквозь зубы, вцепившись пальцами в край стола. — Я прилечу, и нити твоей ДНК пинцетом вытащу.
Оскар прищурился, делая глубокий вдох, стараясь взять себя в руки. Но его ладонь всё ещё дрожала от ярости.

Андроид-девушка бесшумно подошла к Оскару, её идеально точные движения выдавали машину, даже несмотря на почти человеческую мимику.
— Оскар, напоминаю: сегодня ваш вылет в Европу с Джессикой Купер, — ровным голосом произнесла она.
Оскар фыркнул, не скрывая раздражения.
— Навязали телохранителя… Будет свой нос везде совать, — он наклонил голову, задумавшись, потом усмехнулся. — Но ничего, займём чем-нибудь.
Внезапно он схватил андроида за голову, крепко сжал, заставив её искусственную шею слегка затрещать от нагрузки.
— Сорваться бы на тебе… — его голос звучал хрипло, срываясь на тихий смешок. — Да ты не поймёшь. Или поймёшь?
Он вгляделся в её идеально гладкие механические глаза, в которых не дрогнула ни одна эмоция. Но на долю секунды ему показалось, что в глубине этих линз мелькнул слабый отблеск чего-то… человеческого.
Оскар усмехнулся и резко отпустил её. Андроид слегка наклонила голову, словно анализируя его поведение, но ничего не сказала.
Оскар не терпел задержек. Он коротко распорядился подготовить самолёт, мельком проверил чемоданы — всё ли на месте: строгие костюмы, кибернетические аксессуары, пара дорогих рубашек, которые он, возможно, так и не наденет.
Его настроение было таким же, как и утренний воздух за окном — холодным и напряжённым.
Когда он вышел, андроид-девушка уже стояла у двери, ожидая команд.
— Выдвигаемся, — бросил он, поправляя перчатку.
Чёрный автомобиль мягко подался вперёд, унося его в аэропорт, где его уже ждала Джессика Купер — федеральный агент, приставленный к нему в качестве телохранителя. Оскар скривился.
"Посмотрим, кто за кем будет следить…"
Машина плавно затормозила у трапа, и Оскар, чуть щурясь от утреннего солнца, увидел фигуру Джессики Купер. Она стояла с привычно скрещёнными на груди руками, её взгляд был холодным и оценивающим.
— Да уж, телохранитель, — пробурчал он себе под нос, выходя из машины.
Джессика не удостоила его ответом, лишь кивнула в сторону трапа:
— Прошу вас.
Но Оскар лишь усмехнулся и сделал приглашающий жест:
— Леди вперёд.
Она молча шагнула на трап, двигаясь уверенно и бесшумно. Оскар поднялся следом, лениво сунув руки в карманы. Он скользнул взглядом по её фигуре, невольно отмечая, её формы.
"Ну что ж, если придётся терпеть её общество, хотя бы есть на что посмотреть…" — с ухмылкой подумал он, поднимаясь в самолёт.
Зайдя в самолёт, Оскар с хриплым вздохом рухнул в кресло, закинув ногу на ногу. Он лениво посмотрел на свою новоиспечённую телохранительницу, которая всё ещё сохраняла безупречно собранный вид.
— Там есть кровать, можете поспать, если хотите. Есть — просто нажмите на кнопку, и ра… — он запнулся, слегка нахмурившись, — и вам принесут всё, что есть на борту.
Самолёт был оформлен со вкусом — без показной роскоши, но с идеальной выверенностью каждой детали. Всё здесь служило не для демонстрации статуса, а для комфорта.
Оскар прищурился за тёмными очками и лениво поинтересовался:
— Надеюсь, вы не боитесь летать?
Как бы из ниоткуда появилась стюардесса, молча поставив перед ним бокал виски. Оскар взял его и, не торопясь, сделал глоток, не отводя глаз от Джессики.
— Закажите себе что-нибудь, не стесняйтесь, — бросил он ей с лёгкой усмешкой.
Самолёт тихо зашуршал двигателями, плавно выруливая на взлётную полосу. Оскар выглядел абсолютно расслабленным, словно это был всего лишь ещё один будничный перелёт.
Стюардесса отработанным, ровным тоном произнесла стандартные инструкции, но Оскар даже не удосужился их слушать. Он уже привык к этим формальностям.
Через несколько секунд мощные двигатели взревели, и самолёт стремительно взмыл в небо, оставляя позади город. В иллюминаторе раскинулась панорама, а затем, постепенно, они оказались в небе, направляясь к Европе.
Оскар слегка покачал бокал в руке, наблюдая, как виски лениво стекает по стенкам.
— Ну вот, Купер, теперь ты в ловушке. — Он ухмыльнулся, бросив на неё мимолётный взгляд. — Только ты, я и десятки тысяч футов под нами.

Оскар наблюдал за тем, как Джессика аккуратно устраивается напротив него, её взгляд скользит по интерьеру, словно она делает заметки в уме. Он привык к такому внимательному осмотру — новое место всегда предстояло подвергнуть тщательному анализу, даже если оно было всего лишь кабинетом на борту самолёта.
Оскар откинулся на кресле, наблюдая за её реакцией, но не произнес ни слова. Он любил, когда люди пытались найти баланс в своей маске, особенно такие, как Джессика. Ее внешний спокойный вид — это всегда было орудие, которое она тщательно скрывала, даже если внутри всё кипело. В этот момент он был уверен, что она тщательно оценивает его каждое слово и, возможно, уже составила мнение о нём.
Когда Джессика начала заказывать еду, Оскар снова вернулся к своему любимому способу — наблюдать за мельчайшими деталями, словно это был спектакль, где каждый актёр играл свою роль идеально.
— Хороший выбор, Купер, — сказал он спокойно, когда она закончила заказывать. — И да, давайте, у вас есть время. Никто не торопит.
Джессика встала и направилась в коридор. Оскар наблюдал за её движением, затем снова откинулся в кресле, закрыв глаза, наслаждаясь моментом покоя. Когда её шаги исчезли, он ещё раз проверил все детали — от комфортного кресла до гладких линий в интерьере. Это было всё, что ему нужно было: ни суеты, ни лишних деталей.
— Интересно, как она будет действовать, — думал он, глядя на неё, не скрывая интереса. Всё в этом полёте было своего рода экспериментом, а Джессика лишь одна из переменных.
Оскар, расслабившись в своём кресле, погрузился в мысли. Мысли о том, как всё может измениться. Он давно научился не зацикливаться на текущем моменте, но сейчас, в этот момент тишины, когда самолёт плавно летел в сторону Европы, он ощутил лёгкое чувство усталости.
"Когда-нибудь всё это я брошу," — подумал он, мысленно откидывая всю ту суету, которая окружала его. "Без людей, без андроидов, без всех этих постоянных встреч и расчетов. Просто тишина. Только я и этот мир, который никто не смог бы контролировать."
Он не был слабым или уставшим, но ему отчаянно хотелось того, что невозможно было купить — покоя. Это была не просто одиночество, а тишина, которую невозможно было бы заглушить ни разговорами, ни шорохом одежды, ни шагами людей, которым он часто приходил на помощь или которых использовал в своих целях.
"Может быть, я когда-нибудь уйду вглубь, туда, где не будет никого, ни наблюдений, ни манипуляций. Просто пространство, где можно по-настоящему быть."
Этот момент, когда он ощущал, что он на грани какого-то выбора, как бы подводил его к новой жизни, где не будет этих лиц, не будет этой политики и мнимых связей.
Но, пока что, он вздохнул и открыл глаза, чувствуя, как привычная тень улыбки скользит по его лицу. Всё это было временно.
Оскар оставался в своём кресле, закрыв глаза, погружённый в мысли, когда вдруг лёгкий звук шагов привлек его внимание. Это была андроид, которая тихо подошла к столу и поставила перед ним поднос с едой. Стейк выглядел идеально, нарезка овощей красиво разложена, а бокал виски стоял рядом, словно ожидая его руки.
Оскар слегка приоткрыл глаза, посмотрел на поднос и, едва заметив присутствие андроида, указал пальцем на бокал.
— Повторите, — сказал он спокойно.
Андроид, как всегда, не произнесла ни слова, но её движения были безупречно точными. Через несколько секунд бокал был наполнен.
— Сейчас дождёмся нашу гостью, и поговорим, — добавил он, снова закрывая глаза, но внутренне готовясь к разговору.
Он знал, что Джессика скоро вернётся, и этот момент был важен. Каждое слово, каждый взгляд — всё имело значение. Но пока его взгляд оставался сосредоточенным, он не спешил торопить события.

Оскар достал из внутреннего кармана чёрного пиджака тонкую пачку сигарет с неприметным дизайном — никаких логотипов, только тиснёная гравировка, почти незаметная глазу. Он раскрыл пачку, не торопясь, и протянул её Джессике, взгляд при этом не отрывая от неё.
— Угощайтесь, — сказал он тихо, голос прозвучал мягко, почти лениво, как у человека, который привык управлять темпом диалога с самого начала.
Его глаза задержались на ней чуть дольше обычного — не из-за формы или внешности, хотя и это не укрылось от его внимания, — а чтобы уловить микродвижения, мимику, как она отреагирует. Он знал, что телохранитель от ФБР — это не просто "гость на борту", а человек, за которым стоит целая система.
Оскар откинулся в кресле, поднял бокал виски, сделал глоток и, удерживая взгляд:
— Вы ведь понимаете, зачем вас поставили ко мне в пару? — негромко, почти с интересом спросил он. — Или у вас тоже свой мотив быть на этом рейсе?
Оскар слегка усмехнулся, наблюдая за тем, как Джессика берет сигарету — или не берет. Его не смущала её роль, не давило само присутствие агента ФБР на борту его личного самолёта. За годы в тени корпораций, сделок, компромиссов и личных драм он давно привык к тому, что на него смотрят, его оценивают, записывают и анализируют.
Наоборот, всё это даже развлекало. Особенно сейчас.
Он откинулся в кресле, расслабленно закинув ногу на ногу, вращая бокал в руке, пока янтарная жидкость внутри тихо плескалась.
— Забавно, — сказал он, чуть склонив голову. — Я думал, правительство всё-таки пришлёт кого-то постарше. С более... классическим профилем. А вы — как будто из другого фильма. Не обижайтесь, это комплимент.
Он говорил без язвы, без фальши — скорее как человек, который искренне заинтересован, но остаётся на позиции наблюдателя.
— Видите ли, Джессика... — он выделил её имя, будто пробуя его на вкус. — Я давно не воспринимаю подобные жесты как давление. Кто-то присматривает за мной? Прекрасно. Кто-то надеется найти компромат? Удачи. А вы... Вы просто часть этой красивой шахматной партии.
Он поднял глаза, пристально вглядываясь в неё сквозь полутень очков, и добавил:
— Но иногда самые интересные фигуры на доске — не те, кто двигаются, а те, кто притворяются пешками. Не так ли?
Оскар выдохнул лёгкую струю дыма в сторону вентиляционной решётки, наблюдая, как она растворяется в воздухе. Пауза затянулась, но не от неловкости — скорее, от того, как он менял ритм разговора, задавал тон. Затем, как бы невзначай, он опёрся локтем о стол, чуть наклонившись вперёд.
— А вы бывали в Европе? — спросил он небрежно, но с лёгкой тенью интереса в голосе. — Не в командировке, не по делу… а просто так. Ради себя.
Он отставил бокал, не отрывая взгляда от девушки.
— Люди редко успевают посмотреть на мир, когда всё время охотятся за кем-то или за чем-то. Не знаю, что там у вас в ФБР, но… я всегда считал, что если уж оказался в новой стране, нужно хотя бы раз заблудиться в старом городе. Без карты, без связи. Только ты, и запах кофе из ближайшего переулка.
Он улыбнулся чуть шире, но не по-настоящему — просто отражая образ человека, которому всё это будто бы в кайф, хотя за фасадом чувствовалась усталость.
— Что бы вы хотели увидеть, если выпал бы шанс? Говорят, в старой Праге можно встретить призраков алхимиков. Или, может, вас интересует Ватикан с его закрытыми архивами? Или что-то более… земное — Лазурный берег, шум прибоя и вина больше, чем душевного равновесия?
Он позволил себе мягкий, ироничный взгляд.
— Раз уж мы летим вместе, может, стоит начать с простого. Узнать, кто вы, Джессика Купер. Не агент. А человек.

Он чуть склонил голову набок, глядя на женщину с полуулыбкой, в которой угадывались усталость, ирония и какая-то непроницаемая отстранённость. Его голос был ровным, глубоким, с едва уловимыми модуляциями — как будто каждая фраза заранее взвешена и отточена.

Он потянулся к столику, взял сигарету — не ту, что была в её пальцах, — и мельком взглянул на огонёк зажигалки, будто вспоминая что-то из детства, что давно похоронил в себе. Он не закурил — просто вертел сигарету между пальцами.

Он чуть повернулся к ней всем корпусом, взгляд стал серьезнее. Слушал её. Видел каждую паузу, каждую морщинку воспоминаний на её лице. Когда она подняла бокал — он чуть кивнул, будто принимая вызов.

— Ты права, — сказал он наконец, почти шёпотом, но с тем напряжением, от которого воздух в салоне будто стал плотнее. — Ты не фигура.
Ты игрок.

Он говорил медленно, будто разбирая каждое слово перед тем, как отпустить его в пространство между ними.

— И именно такие игроки опасны для тех, кто привык считать себя шахматистами. Твоя проблема не в том, что ты сделала выбор. А в том, что ты осознанно приняла его последствия. Система это не прощает. Она заточена под покорность, не под честь.

Оскар отклонился назад, откинувшись в кресле, его глаза стали холоднее — не из-за неё, а потому что он вспомнил, как именно система "не прощает". Как она поглощает идеалистов, оставляя только оболочку и выжженные принципы.

— Почему ты здесь? Потому что в той шахматной партии на заброшенном заводе ты поставила мат не тому, кому следовало. И теперь тебя хотят выдернуть из доски... или использовать в новой.
Пауза.
И да — я приложил к этому руку. Потому что предпочитаю знать, кто сидит у меня за спиной, когда всё полетит к чёрту.
(Он вдруг посмотрел на неё по-другому — мягче, теплее, по-человечески.)
— А насчёт музыки... Я думаю, мы оба любим не ноты. Мы любим смыслы, которые за ними стоят. У меня в плеере есть один трек, созданной на основе снов умирающих солдат. Ни один реальный вокал так не царапает душу. Хочешь — включу. Или ты первая.
Он сделал глоток, поставил бокал и, глядя прямо ей в глаза, будто хотел достать до самого центра её урагана, сказал тихо:
— Только не забывай: тишина тоже музыка. И иногда она говорит больше, чем любой текст.
Оскар усмехнулся едва заметно — уголок губ дрогнул, но в глазах не было иронии, только тихое признание того, что сказанное ею — правда. Он откинулся на спинку кресла, глядя куда-то мимо неё, будто действительно решил заглянуть внутрь себя. На миг в нём исчезла вся его машинная чёткость, осталась только глубокая, почти болезненная человечность.
— Заглянуть внутрь себя, — повторил он, словно пробуя слова на вкус. — Это почти всегда означает потерять иллюзии. Даже те, что помогали держаться.
И всё же... там, в темноте, действительно есть свет. Но не лампа в конце туннеля. А что-то вроде... пульса. Слабого, но настоящего.
Он сделал паузу, как будто хотел, чтобы её дыхание и вибрация самолёта стали частью этого момента.
— Девианты... они ведь не просто машины, которые сломались. Они сломали границы. И не факт, что нашли свет.
Может, кто-то из них увидел там только боль. Кто-то — ненависть. А кто-то — мечту.
Он повернулся к ней, теперь снова полностью здесь и сейчас — острый, сфокусированный.
— А ты? Что ты увидела, когда впервые заглянула в себя? Не как агент. Не как человек. А как существо, которое выбирает. Без приказа. Без закона. Без "надо".
Ты говоришь — тебя не подготовили к миссии. А я думаю, ты всю жизнь к ней готовилась. Просто ещё не поняла, что миссия — это ты.
Оскар засмеялся негромко, почти по-детски, но с тем хрипотцой, что появляется у тех, кто слишком много думал и слишком мало спал.
— Прости… иногда люблю загонятся философскими темами.
Он покачал головой, будто сам над собой посмеялся.
Они меня… успокаивают. Наверное, потому что в них хоть какая-то логика есть. Или иллюзия логики.
Он поднял бокал, чуть наклонил его в её сторону, и в этом жесте не было ни игры, ни официоза — только простая, человеческая честность.
— За новое сотрудничество.
За то, что хоть кто-то в этом мире ещё не боится смотреть в темноту.
И видеть в ней не только страх… но и шанс.
Стекло его бокала тихо встретилось с её, и в этот момент в салоне стало немного теплее. Не из-за виски. Из-за того, что две души — пусть и одна из них не совсем человеческая — нашли краткий общий ритм посреди турбинного шума и вечного хаоса миссий, ошибок и переломных моментов.

Оскар медленно, почти медитативно, сложил небольшой лист плотной бумаги, вырезанный из какого-то бортового журнала. Его пальцы двигались уверенно — словно этот жест он делал сотни раз, и в этом было что-то странно убаюкивающее. Бумага зашелестела, когда он придал ей последние изгибы и протянул Джессике.
— Это журавль. В Японии он символизирует надежду, исцеление и долголетие, — он произнёс спокойно, не глядя на девушку, — и, если сложишь тысячу, тебе исполнится желание. Или, по крайней мере, так говорят.
Он всё же взглянул на неё, уже с лёгкой иронией в глазах:
— Я не настолько суеверен, чтобы складывать тысячу, но одну решил подарить. Мало ли… вдруг у тебя есть желание, которое стоит попытаться исполнить.
Журавль лежал на его ладони легко, как будто действительно был способен взлететь.
— Бумага помнит руки. Как память — прикосновения. Ты думаешь, что это просто складки... а потом через десять лет случайно находишь такую фигуру и вспоминаешь, кто тебе её дал.
Он сделал паузу и с полусмехом добавил:
— Вот видите, я умею быть сентиментальным, если сильно постараться.
Оскар хмыкнул, засмеявшись в полголоса, — не весело, а с той мрачной насмешкой, которая обычно появляется у людей, слишком хорошо знающих цену человеческой природе.
— Честные люди… — он покачал головой, откидываясь в кресле, — честность, Купер, измеряется не истиной, а количеством нулей в чеке. Или в контракте. Или в обмене услуг.
Он взял бокал, сделал маленький глоток, не сводя с неё взгляда.
— Все абсолютно. Абсолютно. Все. Преследуют свои цели. Даже ты, Купер. Особенно ты. И не говори, что ты просто исполняешь приказ. У тебя есть своя игра. Умная женщина вроде тебя не идёт телохранить миллиардера, потому что любит его улыбку.
Он прищурился, тонко, но не враждебно, будто бы делая ей комплимент за попытку быть незаметной.
— Так что, скажем честно, мы оба здесь не просто так. Вопрос только — кто первый покажет, чего хочет на самом деле.
Он замолчал на секунду, потом лениво добавил:
— А если вдруг кто-то из нас и окажется честным... Это, Купер, будет настоящее преступление.
Он встал резко, как пружина, стряхнув с себя остатки усталости или задумчивости, прошёлся по салону медленно, не глядя на Джессику, будто что-то обдумывая. Потом вдруг остановился и развернулся. Его шаги были мягкими, почти беззвучными, как у хищника в густой траве. Он подошёл ближе, наклонился к ней, опершись руками о стол, и сказал тихо, но в голосе звучала ледяная серьёзность:
— Скажи мне правду. Нет… не мне. Себе. — его глаза сверкнули. — Зачем ты тут, Купер?
Он сделал паузу. В эту секунду в салоне будто стало тише, даже шум двигателей казался фоном к этим словам.
— Можешь мне не говорить, — он выпрямился, отходя на шаг, — но, если сама себе соврёшь, ты никогда со мной не справишься.
Он сел обратно, но в этот раз — иначе. Спокойнее, холоднее. Взгляд устремлён в окно, будто он больше не интересуется её ответом.
— Всё равно я узнаю.
Оскар усмехнулся, глядя на Джессику, будто что-то в ней всё-таки его забавляло — или, быть может, даже вызывало интерес. Он поднял бокал, чуть наклонив его в её сторону:
— За телохранителя, который может оказаться интереснее, чем казался на первый взгляд.
Бокал звякнул о его зубы — лёгкий глоток, не больше. И тут, как по команде, абсолютно бесшумно и точно, как механизм дорогих часов, из боковой двери появилась стюардесса. Ни одного лишнего жеста. В её голосе — ледяное спокойствие и уверенность, как у тех, кто привык держать под контролем и воздух, и людей.
— Прошу вас, пристегнитесь. Мы начинаем снижение, — сказала она, взглядом окинув обоих, и сразу же скрылась за дверью, будто и не появлялась вовсе.
Оскар откинулся назад, пристегнулся, одним движением зацепив ремень. Бокал поставил на столик, но не отводил взгляда от Джесс.
— Европа, Купер. Посмотрим, что она приготовила на этот раз.

Вибрация от запуска винтов отдалась в груди — металлический рёв был почти убаюкивающим, если привык к нему. Оскар сидел спокойно, глядя в иллюминатор, где начинал медленно ускользать пейзаж.
— Вот она, старая добрая Европа… — пробормотал он, скорее себе, чем Джессике, и скользнул взглядом по её лицу, в котором было напряжение, но и готовность.
Вертолёт уверенно набрал высоту. Внизу остались ангары, дороги, постройки — всё, что когда-то имело значение и больше его не имело.
— Как тебе полёт, Купер? — спросил он, скрестив руки на груди. — Не тянет обратно в Америку?
— Смотри, — Оскар кивнул в сторону иллюминатора. — Почти как в сказке, только без принцев и фей. Одни ледяные великаны он указал на горы.
Горы внизу тянулись бесконечно. Лес, укрытый инеем, словно дышал, живой и молчаливый. Где-то внизу мелькнула старая дорога, петляющая между елей, и затерянная деревушка с каменными крышами.
— На машине добиратся часа четыри, а так мы за час дослетим, — он усмехнулся. —
Оскар посмотрел на Джессику, на мгновение став серьёзным:
— Там всё иначе. Медленнее. Жестче. И если вдруг почувствуешь, что за тобой кто-то следит — не удивляйся.
Оскар молча наблюдал, как вертолет опускается к стеклянной площадке, встроенной прямо в крытую террасу дома. Дом был странным — стекло, металл, но тут же резные деревянные балки под крышей, узоры на перилах, как будто сруб из другой эпохи встроили в будущее. Лопасти ещё крутились, а к вертолету уже подошли трое андроидов: один в темно-синей форме дворецкого, два других — молчаливые, с лицами-пустышками. Прислуга была безукоризненна: один подал руку Джессике, другой наклонился к Оскару, будто ожидая приказа. — Не делай испуганных глаз, Купер. Эти ребята не кусаются. Пока что, — усмехнулся он, выходя на площадку. — Этот дом — старый эксперимент. Должен был стать образцом слияния традиции и прогресса. А стал моей дачей в изгнании.
Оскар огляделся, вдыхая свежий горный воздух. Снег в тени не растаял, а воздух был хрустально чист.
Оскар прошёл внутрь, как хозяин, возвращающийся в старое поместье после долгой войны. Широкий зал встретил их стенами из полированного тёплого камня, почти янтарного, с вкраплениями гладкого металла, а высокие окна от пола до потолка пропускали мягкий дневной свет, разбивающийся на бликах о стеклянные поверхности.
Голографическая картина меняла пейзажи — от морского побережья до японского сада. В центре зала стоял камин, хотя, судя по всему, он работал.
Андроиды действительно исчезли — почти призраки, если бы не лёгкий звук шагов и шорох ткани. Дворецкий повернулся к ним с той выверенной вежливостью, которая рождалась только из кода:
— Господин Каминский, мисс Купер, ваши комнаты готовы. Желаете освежиться или чтобы был подан ужин? Также, если желаете, можем приготовить переговорную или лабораторию.
Дворецкий кивнул и с лёгким поклоном удалился, чтобы передать распоряжения персоналу. Андроиды беззвучно разошлись по своим маршрутам, словно растворяясь в интерьере.
— Отлично, — коротко бросил Оскар и повернулся к Джессике, в голосе его звучала непринуждённая уверенность, — располагайся. Комната у тебя с видом на горы, думаю, понравится. Потом проведу экскурсию… покажу тебе, где спрятаны все секреты. — Он усмехнулся и добавил, чуть тише: — Ну или почти все.
Он обернулся, прежде чем уйти в свою часть дома:
— Если что-то понадобится — зови. Или нажми на любую из чёрных панелей в стене, они отвечают на голос.
Джессику повели по широкому коридору — мимо стеклянных стен, плавных изгибов архитектуры, деталей, в которых чувствовался вкус и технология. Дом был не просто умным — он был почти живым.

До обеда оставалось всего полчаса. В тишине загородного комплекса, среди стекла, бетона и запаха хлорки, это время словно замерло. Оскар стоял у кромки бассейна, разминая плечи. После долгой, утомительной дороги, его тело просило движения, но не спешки — ритма, в котором можно было бы размять затекшие мышцы и очистить мысли.
Он медленно снял халат, оставив его небрежно на шезлонге, и остался только в темных плавках. Его тело — мускулистое, но не громоздкое — отливало светом сквозь стеклянную крышу. Несколько капель упали с кончиков волос на плитку. Он сделал шаг вперёд.
Один короткий вдох — и он нырнул, будто ласточка скользнула в воду. Без всплесков, с отточенной грацией. Вода приняла его, тёплая, как объятие. Сразу наступила тишина — только звук пузырьков воздуха и ритмичный пульс в висках.
Он плыл уверенно, вольным стилем, руки рассекали гладь, ноги отбивали ровный ритм. Линии напряжённых мышц перекатывались под кожей, как струны под пальцами. С каждой дорожкой дыхание становилось глубже, движения — свободнее. Казалось, будто он сбрасывал с себя не только усталость, но и лишние мысли, тревоги, воспоминания. Вода, как код, перезаписывала его состояние, делала его заново.
На другом конце бассейна он коснулся бортика, перевернулся и снова поплыл назад — туда, где остался халат, телефон, и реальность, которую он пока не хотел трогать.
Из ниоткуда, почти беззвучно, появился андроид-дворецкий. Его походка была идеальной, движения — Господин Камски, обед вас ожидает, — прозвучал ровный, но с легкой вежливостью голос.
Оскар приподнялся на бортик бассейна, опираясь на сильные руки. Его тело, влажное и напряжённое после заплыва, блестело в свете дневных лучей. Капли воды стекали по коже, подчеркивая рельеф мышц и шрамы — свидетельства не только тренировок, но и прошлого, которое он предпочитал не обсуждать.
Он молча кивнул андроиду, подтянулся и легко выбрался из воды. Полотенце уже ждало его на шезлонге. Он вытерся короткими, уверенными движениями, словно стирая с себя остатки сна или забвения, в которое на время погрузился под водой.
Бросив быстрый взгляд на свои часы и на дворецкого, он направился внутрь — переодеваться. Обед приближался. А вместе с ним, как он чувствовал, и что-то ещё.
Оскар переоделся. Он выбрал классический тёмный костюм — сдержанный, но подчёркивающий его фигуру. Однако с туфлями так и не срослось: он с самого детства не выносил их. Вместо этого надел простые чёрные кеды. Контраст казался ему забавным — и в чём-то правильным. Он не любил подчиняться стандартам, особенно когда дело касалось внешнего вида.
Закончив с одеждой, он подошёл к зеркалу. Несколько секунд смотрел на своё отражение, будто оценивая, кем стал — и кем хочет казаться.
— Красавчик, — усмехнулся он себе. — Пора. Меня ждёт Джессика.
Во внутреннем дворике уже всё было готово. Джессика сидела за столом у бассейна, элегантная и сосредоточенная, как всегда. Она держала в руках бокал с белым вином и что-то читала на экране, но, заметив его, подняла глаза. Их взгляды встретились — и в этом коротком моменте было что-то большее, чем просто встреча за обедом.
Лёгкий ветерок колыхал ветви деревьев, несмотря на снег, устилавший землю за пределами террасы. Система климат-контроля поддерживала комфортную температуру — вокруг было почти по-весеннему тепло. Воздух пах свежестью и виноградными листьями.
Оскар шагнул к ней, чувствуя, как привычный цинизм внутри немного отступает. Он уже знал: этот обед будет особенным.
Оскар подошёл к столу, не спеша, с тем спокойствием, которое приходит после уверенности в каждом своём движении. Он протянул руку, и Джессика вложила в неё свою. Он мягко поднял её ладонь к губам и поцеловал — жест вежливый, чуть старомодный, но совершенно искренний. Образ Джессики произвёл на него сильное впечатление. Всё — от изящных линий её платья до того, как ветер осторожно играл с прядями её волос, — казалось продуманным и одновременно естественным. Она была утончённой и в то же время сильной — как ледяная роза, распустившаяся посреди зимы. Оскар, не сводя с неё взгляда, сел напротив. Он отметил, как серьги подчёркивают изгиб её шеи, как бокал вина в её пальцах дополняет всю эту картину лёгкой недосказанности. Он мысленно отметил, что Джессика не просто красива — она цельна, собрана, и в этом было что-то завораживающее. Он позволил себе пару молчаливых, но насыщенных комплиментов — глазами, лёгкой улыбкой, жестами. Она это почувствовала. Между ними установилась та редкая тишина, в которой не нужно было слов.
Снаружи лёгкий ветер трепал ветви деревьев, а снег за пределами террасы напоминал о зиме. Но в этом внутреннем дворике, среди мягкого света и тепла, царило другое время года — их собственное, вырванное из контекста. И этот момент казался почти совершенным.

Оскар тепло улыбнулся в ответ и кивнул, окидывая Джессику внимательным, но вовсе не грубым взглядом.
— Тебе идёт этот наряд, — заметил он с лёгкой, почти невинной ухмылкой, отпуская комплимент как бы между делом, но в голосе чувствовалось неподдельное восхищение.
Он позволил себе короткий взгляд с головы до ног, явно оценивая её. Его глаза сверкнули интересом, но он удержался от дальнейших комментариев, как будто оставил что-то недосказанным — специально.
— Я позволил себе небольшую вольность, — с лёгкой усмешкой сказал Оскар, когда они заняли места за столиком. — Попросил приготовить для нас кое-что интересное. Надеюсь, тебе понравится.
В этот момент к ним подошёл безмолвный официант-андроид. Он начал мягким голосом презентовать меню, будто озвучивал спектакль:
— Каре ягненка на фруктовой подушке. Запечённые овощи на гриле с пряным маслом. Красное вино из региона Напа. На десерт — классический тирамису.
Оскар перевёл взгляд на Джессику, в его глазах — внимательность и лёгкий флер соблазна:
— Если тебе захочется чего-то ещё — не стесняйся. Сегодня вечер для нас.
— Давай сегодня хорошенько отдохнём, — сказал Оскар, удобно устраиваясь в кресле и мягко улыбаясь. — Завтра мне понадобится твоя помощь в одном деле. Начнём с простого: кое-кого придётся уволить. Надеюсь, всё пройдёт без лишнего шума.
Он сделал паузу, словно выжидая её реакции, а затем добавил, понижая голос:
— А потом… я покажу тебе свою новую секретную разработку. Поверь, тебе это понравится.
— Но хватит про дела. Сейчас — только мы и этот обед.
Словно по сигналу, Оскар кивнул официантам. Андроиды задвигались слаженно и бесшумно, как хорошо настроенный механизм. Один за другим блюда начали появляться на столе, источая тонкий аромат свежих специй, вина и жареного мяса.

Отредактировано Oskar Kamski (2025-05-23 17:01:23)

Бокалы звякнули — тонко, почти интимно, — и хрупкий кристалл будто отозвался на настроение вечера. В этом звуке прозвучало нечто большее, чем просто жест вежливости — принятие, признание, возможно, даже обещание. Парень чуть склонил голову, как будто тост Джессики имел для него особый смысл, — и, не сводя с неё взгляда, сделал глоток.
Прохладное белое вино скользнуло по горлу, оставляя за собой пряное дыхание фруктов и лёгкую кислинку — бодрую, пробуждающую. В этот самый момент, будто по сигналу, к столу бесшумно подошёл официант и, с почти сценической точностью, расставил первые закуски. На белоснежной скатерти появилась сырная тарелка, искусно собранная: полутвёрдые ломтики с ореховым ароматом, мягкие сливочные кусочки, козий с благородной плесенью — вся эта симфония оттенков была дополнена виноградом и орехами, как мазки на палитре художника.
— Угощайся, — сказал Оскар, указывая на тарелку. В его голосе звучала лёгкая забота, почти как у человека, который хочет произвести впечатление, но делает это не нарочито, а искренне. — Всё органическое. Привозят прямо с фермы. Там коровы пасутся под джаз, представляешь? Говорят, вкус молока от этого меняется. Но не в этом суть.
Он взял свой бокал, покачал вино, наблюдая, как капля медленно стекает по внутренней стенке.
— Сделай глоток… — продолжил он, чуть склонившись ближе, как будто делился секретом. — А потом сразу вот этот сыр. Попробуй. Не просто вкус — откровение. Как будто вино открывает дверь, а сыр ведёт тебя внутрь.
Он улыбнулся, не торопя её. В этом моменте было всё: лёгкая игра, гастрономический ритуал, почти флирт.
Оскар откусил кусочек сыра, смежив глаза, будто на мгновение полностью растворился в его вкусе. Прожевав, он медленно поднял взгляд на Джессику и заговорил, чуть приглушённым, но твёрдым голосом:
— Нет, давай про дела — после обеда. Не гони лошадей. Тем более, там работы…
. — Дел на полдня, не больше.
Он сделал ещё один глоток вина, как бы подчеркивая: сейчас — не время спешить.
— Со снаряжением всё в порядке. Всё готово, под твой размер, — продолжил он, уже спокойнее, почти обыденно, как человек, привыкший держать всё под контролем. — Оружие — на любой вкус. Хочешь что-то классическое — найдётся. Предпочитаешь что-то экзотическое или бесшумное — тоже не вопрос. Выберешь, что тебе по духу.
Он снова взглянул на неё, на этот раз чуть дольше. В этом взгляде было понимание — молчаливое признание, что впереди будет нелёгкое, но важное. А сейчас — пауза. Небольшая передышка перед чем-то большим.
Официант изящным жестом приподнял крышку с блюда, выпуская наружу волны густого, тёплого аромата — мясо, томившееся в травах и специях, моментально наполнило пространство. Воздух дрогнул, и даже разговор притих на мгновение — запах был настолько насыщенным, что сам по себе мог бы быть вступлением к трапезе.
Оскар, с улыбкой глядя на барашка, чуть откинулся в кресле, будто оценивая эффект.
— Хотел бы я сейчас похвастаться, что сам сходил на охоту и поймал этого красавца, — сказал он с нарочитой серьёзностью, а потом, слегка склонив голову, добавил, — но, увы, я пацифист… по природе своей.
Он засмеялся. Смех вышел лёгким, искренним, без тени позы. В этом была ирония над самим собой, и какая-то обезоруживающая честность.
— Так что максимум, что я мог бы — это уговорить его сдаться добровольно, — добавил он, подмигнув. — Но, боюсь, он бы не оценил мою риторику.
Он взял приборы, не теряя настроения, и предложил Джессике:
— Давай. Попробуй первой. Это, между прочим, не просто барашек — это ритуал.
— Закрой глаза, — произнес — Отпусти мысли. Проглоти… и насыть вкусом.
— Конечно, — добавил он, выдохнув, — под мясо лучше всего идёт водочка. Чистая, как зимний воздух.
— Кстати, расскажу тебе забавную историю. Мы как-то пытались создать андроида-винокура. Идея была в том, чтобы он мог не просто гнать самогон, а творить — понимаешь? — настоящее искусство перегонки, как старые мастера.
Он закусил, усмехнулся, припоминая.
— Но, как ты знаешь, у андроидов нет вкусовых рецепторов. Им, чёрт побери, всё равно, водка это или антифриз. Мы прикрутили им спектральный анализ — молекулярную дегустацию по науке. Алгоритм выстраивал профиль аромата, вязкость, послевкусие, всё. Технически — идеально. А по итогу… — он сделал выразительную паузу, — получалось механично. Без души.
Он покачал головой, глядя на бокал, словно в хрустальную метафору провала.
— Представь, пьёшь — и чувствуешь: всё на месте. Но нет искры. Нет истории в бутылке. А значит, и смысла — тоже. Как будто слушаешь симфонию, записанную синтезатором. Чисто, точно… но мёртво.
— Настоящий напиток — это как человек. Чуть несовершенен. Но с характером.
Непринуждённая беседа, как вино в бокале, лилась всё свободнее. Пустая бутылка на столе казалась символом тающего напряжения — после неё и взгляды стали мягче, и смех звучал чаще, и даже молчание не тяготило, а наоборот — соединяло. Пространство между Джессикой и Оскаром постепенно сужалось, словно вечер сам подталкивал их ближе друг к другу.
Ему нужно было доверие. Не просто формальное — настоящее, тёплое, живое. От её настроя зависело многое. И, быть может, даже его жизнь.
Оскар склонился чуть ближе, его голос стал мягче, почти ленивым, как у человека, который уже позволил себе расслабиться, но не утратил остроты:
— После обеда, если захочешь, можем поплавать в бассейне. Сбросить груз плана и пару лишних мыслей.
Он усмехнулся, подняв брови.
— Или я просто прикажу нагреть джакузи… чтобы жирок завязался.
Он рассмеялся, беззлобно, с той лёгкой самоиронией, которая делает людей ближе — и честнее. Его взгляд оставался внимательным, несмотря на шутку. Он по-прежнему наблюдал за Джессикой — не как за союзником, а как за кем-то, от кого зависело больше, чем он готов был озвучить вслух.
— Да, ты спрашивала про дом… — начал Оскар, откинувшись на спинку кресла, будто погружаясь в воспоминание. — История с ним… интересная. И, возможно, даже немного мистическая.
Он сделал паузу, взглянув на остатки вина в бокале, покачал его медленно, как будто внутри плескалась не жидкость, а прошлое.
— Может, ты слышала о Карле Манфреде? — продолжил он, глядя на Джессику. — Довольно известный художник. Когда-то был одним из символов Детройта — мастер линий, цвета… духа. Настоящий старик-романтик. Картины у него были… — он поискал слово, — живые.
Оскар усмехнулся, тепло, без следа иронии.
— Так вот. После одной его выставки, мы с ним засиделись допоздна, и завязался у нас спор. Я — в своём стиле — сказал, мол, двумерное искусство легче, чем трёхмерное. Ну, ты понимаешь, — махнул рукой, — повесить картину — это одно, а вот создать пространство, дом — это совсем другое. Я ему и говорю: «Не сможешь ты, Карл, спроектировать полноценный дом. Эстетика — это одно, а инженерия — совсем другая история».
Он рассмеялся, вспоминая выражение лица художника.
— Он так возмутился, будто я ему честь семьи оскорбил. Мы заключили пари. И… да, я проиграл.
Он сделал глоток вина и кивнул, как бы признавая за прошлым его право на торжество.
— Но в итоге получил дом, созданный Манфредом. Не архитектором, не инженером, а художником. Дом, в котором каждая линия, каждый угол — это жест кисти. Это не просто здание. Это картина, в которую можно войти.
Он замолчал на секунду. Взгляд стал чуть задумчивее.
— Иногда, знаешь, я в нём ощущаю… нечто. Как будто в стенах осталось эхо его души. Или, может быть, это просто хорошее вино говорит.
Он улыбнулся. Но в глубине этой улыбки мерцало что-то ещё — лёгкая тень, как на портрете, который нарисовали не только краской, но и тайной.
— Ладно, — Оскар обвёл взглядом стол, где ещё дымились остатки ужина, и перевёл глаза на Джессику, чуть склонив голову, — что это я всё про себя да про свои истории…
Он говорил уже тише, мягче, как будто пространство между ними ещё больше сузилось, как будто теперь всё — от звуков до взглядов — стало более интимным.
— Расскажи лучше ты. Как тебе здесь? — Его голос не давил, но в нём чувствовалось неподдельное внимание, живой интерес, который редко бывает игрой.
Оскар взял бутылку, медленно налил в её бокал, не отводя взгляда.
— Может, тебе чего-то не хватает? Что-то хочется изменить? — Он усмехнулся. — Или, может, уже скучаешь по шуму Детройта, по этим бесконечным улицам, где даже тишина как будто гудит от напряжения.
Он говорил легко, но с подтекстом: ему было важно понять, на какой волне она сейчас. Довольна ли, расслаблена ли, готова ли довериться, быть здесь не как агент, а как человек.